Предварять трагическую книгу очерком истории места, где трагедия совершилась, было бы неуместно, если бы не обстоятельства, которые первопричинно присутствуют в событиях 30 мая 1999 года.
Печать невозвратимых утрат лежала на Немиге задолго до того часа, когда вечернее небо распорола молния и начавшийся дождь направил к спасительному, как казалось, спуску в подземелье множество юных участников «праздника», организованного радиостанцией «Мир». 30 мая Немига обрела скорбный символ гибели минской молодежи. Этот черный день навечно вписан в анналы Минска, он не забудется, пока существует город.
Но еще с 50-х годов судьба Немиги отзывалась горечью в душе каждого, кто знал, что Немига — это убитая властными невежами самая старая часть белорусской столицы.
Минск — тот редкий город, в котором с варварской методичностью были уничтожены все следы его древнего происхождения. Не когда-то в глухую и непросвещенную старину, не в лихолетье последней войны, а в наше мирное время, на памяти ныне живущих людей. Энергия непочтительности и бездушия — вот что концентрировалось последние полвека в районе улицы Немига, одноименной станции метро и первой полуверсты проспекта Машерова.
Духовными жертвами этого бездушия должны считать себя несколько поколений минских граждан, которые, возможно, и не подозревают, что у них давно отнято то культурное наследие, которое могло служить их чувству гордости, чести и украшению их жизни. Смерти конкретных людей в майский вечер потому и отозвались в Минске чувством мистического ужаса, что стали внезапным следствием невидимой, далеко отстоящей во времени и потому непонятной причины. Необходимость иметь хоть какое-то вразумительное толкование происшедшей драмы породила множество слухов, часто нелепых, вплоть до того, что Немига — проклятое Богом место.
Если придерживаться топонимической точности, то не лишним будет знать, что название «Немига» было присвоено станции метро произвольно. В реальности роковая для 53-х душ станция метро «Немига» должна была иметь иное, более определенное название — «Менское Замчище», поскольку помещена не просто на месте этого древнего ядра города, а буквально в его недрах. Улица Немига (или Немигская) начиналась за нынешним путепроводом. А на месте нынешнего Дома моделей размещался Нижний рынок. Речка Немига, впадавшая в Свислочь возле За-мчища и давшая название улице, давно спрятана в подземную трубу, и ее существование покрыто мраком неизвестности.
Полвека тому назад, когда я учился в четвертом классе, нас водили на раскопки этого Замчища. Мне повезло увидеть то, что сегодня сохранилось только на фотоснимках. Тогда, в 1951 году, мы разглядывали в глубине раскопов сохранившиеся венцы хат, какой-то каменный фундамент, выложенные на песок черепки и ржавое железо. Ни золотых кубков, ни драгоценных камней, как того требовало наше детское понимание тайны древнего Замчища, тут не нашли, а ценность тысячелетних наконечников копий, серпов, фибул, браслетов и гребешков представлялась нам, пятиклассникам, малодостойной интереса. Оценивать тысячелетние временные расстояния, которые вмещают жизни сорока поколений, не под силу детскому уму. Но такое же недоразвитое разумение о культурных богатствах имели люди, которые возглавляли государство. Не явив золотого клада, минское замчище обрекло себя на правительственную неприязнь. Хотя государственные мужи достоверно знали, что даже скромные свидетельства древней жизни могут цениться на вес золота, поскольку при них Германии был выставлен счет за каждый взорванный на Беларуси архитектурный памятник, за каждый выбитый кирпич в невзорванном, за вывезенные книги или осколок кремня, который в непроглядную старину служил в качестве ножа. Если бы немцы построили на Замчище дот, с них взяли бы репарации за нарушение культурного слоя.
Школа № 30, в которой я учился в 1950-е годы, размещалась в здании бывшей гимназии на Революционной улице, в пяти минутах ходьбы от Замчища. В школе было четыре классные комнаты и красивый зал с окнами в сиреневый садик. С тыльной стороны школы росли яблони, а за ними тесно спускались к улице Немиге каменные дома постройки XVII — XIX веков. В этом тесно застроенном домами районе наш сад был единственным зеленым оазисом. Калитка в школьный двор находилась прямо напротив того здания, где ныне размещается Научно-просветительский центр им. Франтишка Скорины, а в 20-е годы был Институт белорусской культуры, пока не получил статус Академии наук Беларуси и не перебрался в специально построенный городок. Сегодня это бывшее здание Института белорусской культуры украшено памятными досками. Одна из них сообщает, что здесь работал известный белорусский историк, академик Всеволод Игнатовский. В годы моей учебы на его имя, как и на имена тысяч других заслуженных людей, было наложено табу беспамятства. Естественно, наши учителя не осмеливались рассказывать об Игнатовском, его дружбе с Якубом Коласом, не предлагали вообразить, как они заходят в наш школьный сад скоротать часок за беседой о литературе или истории. А еще тут бывали историки Вацлав Ластовский и Владимир Пичета, талантливейшие литераторы Максим Горецкий и Янка Купала и многие другие, кого роднил Институт белорусской культуры. Все они писали о белорусской старине, и ни один не обошел вниманием Замчище, напоминавшее о белорусской истории со времен Всеслава Чародея. Каждый из них знал, что может стать жертвой репрессий (все и стали), но едва ли в своих прогнозах будущего они могли представить, что уничтожены будут не только люди, но и Замчище, и древний район Немиги.
Немига чудом уцелела во время войны, да и весь этот район лет двадцать после нее сохранял начальную планировку и названия старинных улиц — Замковая, Подзамковая, Завальная, Козьмодемьяновская, Нижний рынок, Рыбный рынок. Ничего этого уже нет. Невозможно услышать тут отзвуки шагов поэтов Максима Богдановича и Янки Купалы, Ластовского, Пичеты, драматурга Дунина-Марцинкевича и композитора Станислава Монюшко или первых наших археологов и создателей музеев древностей в Логойске и Вильно Евстафия и Константина Тышкевичей, которые мечтали о проведении раскопок на минском дединце. Нет тех тротуаров, по которым они ходили, тех старых домов, нет бывшей гимназии, старой планировки, древних названий и самих улиц. Они исчезли, когда Немигу варварски смолотили, создавая удобства для транспортного потока и жилые соты с пристройкой понизу торгового «Дома на Немиге». Идентичный жилой дом планировалось воздвигнуть с противоположной стороны улицы, а над ней соединить пешеходные платформы. Не знаю, что приостановило материализацию этого убогого порождения творческой фантазии. Скорее всего недостаток материальных ресурсов после Чернобыльской катастрофы. Но для Немиги отсрочка ничего не меняет. Немиги уже нет. И что печальнее — не будет.
Весь этот архитектурный нонсенс спланирован и воздвигнут буквально на том месте, которое высоким слогом воспето в «Слове о полку Игоревом»: «На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми руских сынов». Все авторы проекта «реконструкции» Немиги и его высокопоставленные утвердители знали эти слова со школьной скамьи. Но вот и им возжелалось «не бологом бяхуть посеяни», а измолотить древнейший район Минска «чепи харалужными».
На каком-то серединном своем отрезке речка Немига протекала по улице Мясникова в канаве под дощатым настилом. Ежедневно я ходил по нему в школу. Щели в настиле позволяли наблюдать неспешный бег воды. В районе обувной фабрики «Луч» Немига исчезала в черном зеве коллектора, над которым настил сменялся асфальтом. Весною речушка вырывалась из своих тесных «брезей» и заливала улицу Мясникова во всю ширину. Возможно, таковы были ее естественные берега в предшествующие столетия. Истоки Немиги отыскивались в районе Грушевки, за железной дорогой. Там до строительства метрополитена на хлябистом пустыре сочились ключи и собирались в ручей, который на улице Немига в 1926 году из-за своих весенних сюрпризов подвергся заточению в подземный коллектор, а ныне побежден городом окончательно и бесповоротно.
Битва на Немиге, как полагают исследователи, происходила где-то на месте нынешних улиц Мясникова и Московской. Сейчас тут дома, предприятия, тяжелые пласты асфальта, а 900 лет назад было снежное поле, на котором «клали живот» воины четырех княжеств, и мороз добивал тех, кого не защитили от копья или секиры незамысловатые доспехи. Верно, так, вмерзнув в снежные сугробы, долежали жертвы Немигской битвы до оттепели, доставшись на пир воронью.
С этих кровавых событий, помеченных древним летописцем с редкой для того времени точностью — 3 марта 1067 года, и начался отсчет исторического существования Минска. Через •900 лет праздновался юбилей города, затем отметили 930-летие, но суть события, которое ввело Минск в хроники, — кровавая сеча полоцкого войска с войсками братьев Ярославичей — осталась за праздничными кулисами. Что-то не припоминается, чтобы хоть какая-то делегация прибыла на Немигу постоять на том месте» где в снежный март 1067 года лилась кровь и гибли наши предки, чтобы отдать им дань памяти, как принято это в иных местах, которые оберегают более памятливые и чувствительные потомки. Собственно, и приглашать на Немигу гостей города абсолютно бессмысленно, потому что отсюда тщательно выметено все, что указывало бы на древность Минска. Тут некуда не то чтобы возложить, а просто положить венок — ни камня, ни стелы, ни креста, ни кургана. Нет знака в память того, что здесь начинался, защищал себя и терпел мучения город. Только шапка вентиляционного колодца метрополитена торчит на том месте, где бился за свободу родной земли полоцкий князь Всеслав Чародей, а против него пришли со своих земель, далеко отстоявших от Минска, князь переяславский Всеволод, князь черниговский Святослав и князь киевский Изяслав. Это и есть Ярославичи — сыновья Ярослава Мудрого, внуки Рогнеды. Всеслав Чародей — ее правнук. Вот такого родства люди старались убить друг друга на Немиге, усеять братскими костями брези замерзшей реки. Летописец записал об этом для вечной памяти: «И придоша ко Менеску, и меняне затворишася в граде. Си же братья взяша Менеск, и иссекоша муже, а жены и дети вдаша на щиты, и поидоша к Немизе, и Всеслав поиде проти-ву. И совокупишася обои на Немизе, месяца марта в 3 день; и бяше снег велик и поидоша противу себе. И бысть сеча зла, и мнози падоша, и одалеша Изяслав, Святослав, Всеволод, Всеслав же бежа».
Слова «иссекоша муже, а жены и дети вдаша на щиты» расценить иначе, чем человеческую трагедию, невозможно, если представить сбитых в толпу дружинниками Ярославичей минских детей и женщин, которых гнали в рабскую неизвестность, и пласт посеченных их отцов и мужей на дымящихся пепелищах. На современном языке это называется «ослаблением воинских ресурсов противника». Памятный крест на древнее замчище, где «ослабление» происходило, просится никак не менее восьми веков, но вот места ему и средств на него не могут найти неблагодарные потомки.
Через 18 лет после разгрома города Ярославичами сюда пришел князь Владимир Мономах. В оставленном своим детям «Поучении» он исчерпывающе описал свой поход 1085 года: «И на ту осень идохом с черни-говци и с половци, с читеевичи, к Меньску: изъехахом город, и не оставихом у него ни челядина, ни скотины». Скотиной в то время были коровы и кони, вот их забрали, работоспособный народ «вывели», а старых и малых — обузу и лишние рты — в переходах убили. Редко, конечно, случалось, чтобы выбивали все население, часть жителей с приближением врага уходила в пущи, а позже возвращалась в разоренные свои гнезда. Так было и с Менском после разорения в 1085 году: ушел Мономах со своими «черниговци и с половци, с читеевичи» — люди вернулись.
У полоцкого князя Всеслава Чародея было семь сыновей — Давыд, Глеб, Рогволод, Борис, Роман, Ростислав, Святослав. При жизни отца они находились под его властной дланью и если не сильно дружили, то и ссориться не могли. В 1101 году 80-летний Всеслав скончался. За четыре года до его смерти прошел Любечский съезд князей, который, закрепив право «отчинного владения», положил начало множеству удельных княжеств и соответственно братоубийственной борьбе. Всеслав поделил Полоцкие земли на семь уделов, Менск и земли при нем достались в удел Глебу.
При князе Глебе менский замок расширился, был насыпан новый вал, на нем построены мощные укрепления. Дединец Менска (более 3 гектаров) превосходил дединцы других городов того времени. Менское княжество становилось влиятельным, что вызвало в 1105 году союзный поход против него киевлян, северского князя Олега и сына Мономаха князя Ярополка. К ним присоединился с полоцким полком князь Давыд, родной брат Глеба. Зачем он пошел воевать младшего брата — неизвестно. Можно гадать, что Давыд опасался самостоятельной политики Глеба. Поход, однако, был неудачным, менчане выдержали осаду, и захватчики удалились в свои пределы без «челядины и скотины».
Но через одиннадцать лет осаждать Минск явился киевский князь Мономах, сильно раздраженный стремлением князя Глеба накрыть крылом своей власти Слуцк, на который претендовали киевляне. Мономах начал осаду замка в январе, она длилась два месяца и завершилась покаянной просьбой Глеба о мире. Приходится думать, что князь Глеб недолго удерживался от территориальных конфликтов, потому что в 1119 году войска Мономаха вновь появились на брезях Немиги и Свислочи. Город взяли штурмом, князь Глеб был пленен и брошен в киевский «поруб», где того же года в сентябре, как отметил летописец, «преставися», то есть или умер с голода, или был убит. Так в киевской тюремной коморе закончился век первого минского князя и первого достоверно известного по имени жителя Минска. Московские власти своему первому князю поставили величественный памятник. Наши власти от памяти о князе, желавшем независимости, отмежевались, чтобы, не приведи бог, конная скульптура Глеба Всеславовича не бросила на них тень сепаратистских настроений.
После этого побоища летописные упоминания о Менске отсутствуют на протяжении 30 лет, будто и не осталось его среди городов. Так долго пришлось городу подниматься из руин. Все же он возродился и сохранил династию. Княжил в Менске сын Глеба Ростислав. На несколько лет он призывался полочанами в свои князья, но был отвержен ради князя полоцкого колена, и тогда последовала полоса войн между двоюродными братьями, внуками Всеслава Чародея, когда Менску пришлось выдерживать осады полочан с их киевскими союзниками в 1158, 1159 и 1161 годах. И уже после этих трех последовательных разорений, когда захватчики не оставляли в городе «ни челядины, ни скотины», Менск надолго попал в информационную темень.
Даже при столь пунктирном обзоре средневековой минской истории видно, что в среднем каждые пятнадцать лет город стремились разрушить и покорить его неблизкие соседи. Почему же мы не гордимся, что это им не удалось? А наоборот, старательно очистили от такой гордости общественное сознание?
В следующем веке сокрушительное нашествие на русские княжества татаро-монголов, а с запада походы на Полоцк и Литву меченосцев вывели на авансцену белорусской истории город Новогрудок, и Менск вернулся в хроники уже как часть нового государственного образования — Великого княжества Литовского (ВКЛ). Памятным событием менской истории этого времени стало участие менского полка в Грюнвальдской битве и осаде столицы крестоносцев Мариенбурга. Перед походом менские воины молились в церкви на замчище, отсюда их провожали родные, здесь осенью 1410 года оплакивали тех, кто не вернулся с войны. Но кто скажет, где у нас поставлен Грюнвальдский крест в честь победителей над Тевтонским орденом?
Во время великокняжеской междоусобицы и двоевластья в ВКЛ после смерти великого князя Витовта Менск поддержал его брата, князя Жигимонта Кейстутовича. Его противник, князь Свидригайло, объединявший православное боярство, в 1434 году напал на город и пожег посады, но замком не овладел. Так что и его полки — витебский, полоцкий, смоленский — стояли перед замковыми укреплениями на Немиге, оглядывая дединец, который им не покорился.
С 1475 года на Беларусь ежегодно налетали загоны крымских татар. В 1506 году Менск отбивал наезд хана Махмет-Гирея. Крымчаки разграбили и сожгли городской посад, но замок на Немиге оказался им не по силам. Через два года посад города жег мятежный князь Михаил Глинский вместе с полками русского воеводы Шемячича. В 1534 году замок осаждали московские войска князей Шуйского и Курбского, а через пятнадцать лет — князей Горбатого и Оболенского. Все осады были безуспешными. Замок окружал ров, по которому текли воды Свислочи и Немиги, его деревянные стены поднимались на высоту, равную с Троицкой горой и Верхним рынком, чтобы закрывать внутренний двор дединца от обстрела.
Выдерживая осады и штурмы захватчиков, менское замчище оказалось побеждено беспощадным бедствием тех веков — пожарами. Роковым для него стал пожар 1574 года, когда выгорели и двор князя Константина Острожского, и подворье митрополита, и две деревянные церкви, и оборонительные вежи, и городни, и жилые дворы — словом, все. Сгорела также церковь Козьмы и Демьяна, стоявшая на пологом спуске к Немиге с Верхнего рынка и на несколько веков давшая название этой короткой улице. (Сейчас улица накрыта насыпью и мостом, соединившим площадь Свободы и проспект Машерова.) Восстанавливать замок в прежнюю силу уже не стали. Вернее, дух времени и не требовал этого возрождения. В 1494 году Менск получил магдебургское право, и новый статус ремесленного и торгового населения (самоуправление, привилегии, свободы) повлиял на расширение городских границ. Новый оборонительный вал окружил город подковой за полверсты от замчища по всем направлениям. Центр Минска с Нижнего рынка перемещается на Верхний (нынешняя площадь Свободы), где и оставался по XX век. Стоит заметить, что техническим условием развития Верхнего города стал доступ к питьевой воде — отрытые тут колодцы. Пока не умели пробиваться к артезианской воде, город зависел от Свислочи и холмы не осваивал. В начале XVII века Верхний город уже в основном каменный и католико-униатский в отличие от Старого Места на Немиге, где традиционно стояли православные храмы. Одновременно на Немиге была построена каменная православная церковь Петра и Павла, а на площади Верхнего рынка каменные храмы и монастыри бернардинцев и бернандинок, костел и монастырь доминиканцев, униатская Святодуховская церковь и при ней мужской и женский монастыри, королевский двор, а в отдалении костел и монастырь францисканцев, кальвинский сбор.
В середине XVII столетия на долю Минска выпали потрясения, которые отразились на всей его последующей истории. В 1648 году вся территория Беларуси стала ареной кровавых военных действий, которые с небольшими перерывами продолжались по 1667 год. Антифеодальное народное восстание, а затем война, начатая Московским государством с Речью Посполитой за присоединение к Москве белорусских земель, получили в народе символическое название Потопа. За двадцать лет этот Потоп загубил на Беларуси 2 миллиона 200 тысяч человек — половину населения. В Минской области потери людей составили 60 процентов. В 1655 году, когда московское войско начало осаду Минска, Верхний город стал главным укрепленным районом. Здесь каменные «гмахи» костелов и монастырей, соединенные «мурами» (кирпичными стенами), превратились в систему обороны, способную выдерживать артиллерийские обстрелы. Старое замчище на берегу Свислочи еще старались укрепить для защиты Борисовского тракта, но наспех поставленные укрепления прожили недолго. Выдержать московскую осаду менчанам не удалось. Пятилетняя оккупация Менска русскими войсками закончилась 3 июля 1660 года. Городу потребовалось более века, чтобы восстановить прежнее количество жителей.
Раскопки, проведенные в 80-е годы XX столетия на фундаментах доминиканского костела (Центральная площадь Минска), обнаружили братские могилы менчан — жертв той войны. Все они имели огнестрельные раны. Память о несчастных, к сожалению, власти увековечить не решились. Вновь засыпанные песком, спят они вечным сном под слоем асфальта на углу улиц Интернациональной и Энгельса вблизи Дворца Республики. Но это уже история другого района Минска.
Огромные людские потери и разрушение экономики, ставшие следствием кровавого Потопа 1648 — 1667 годов, вызвали усиление католизации и полонизации. В конце XVII века, когда сейм Речи Посполи-той принял решение писать документы только на латинском и польском зыках, а на белорусском (кириллицей) не писать, вошло в документальное и бытовое употребление полонизированное название города — Минск. У поляков был свой Минск — в пятидесяти верстах от Варшавы, так называемый Минск-Мазовецкий. Наш Минск для отличия стали называть Минск-Литовский. Российская канцелярская служба после присоединения Минского воеводства к России переняла полонизированное название города. В 20-е годы городу вернули его историческое название — Менск, но в годы сталинского террора это посчитали наглым проявлением национализма, и столица БССР вновь обрела полонизированное название. Эту деформацию мы, вопреки здравому смыслу, продолжаем послушно сохранять. Хотя цитированное выше «Поучение» Владимира Мономаха, которого в белорусском национализме не упрекнуть, подсказывает, как должна правильно называться наша столица.
В XIX веке публикация «Слова о полку Игореве» пробудила интерес к Минску в связи с загадками исторической географии. С каких Дудуток в 1067 году «скокнул» на битву с Ярославичами Всеслав Чародей? Где, собственно, находился древний Менск, который Ярославичи разрушили перед той битвой? Или древний Менск, это то древнее городище на реке Менке, впадающей в Птичь, в 20 верстах от современного Минска? А нынешний Минск — это бывший город Немига, что логично вытекает из славянского обычая давать название городу по имени меньшей реки, впадающей в большую (например, Витьба, Полота впадают в Западную Двину, и города соответственно названы Витебск и Полоцк. Аналогично на реке Менке должен быть город Менск, а на Немиге — Немига). Научные публикации на эту тему уже составили целую библиотеку, а споры вокруг этих загадок не утихают по сей день, поскольку никто не нашел убедительного ответа. Но в прошлом веке Замчище в Минске не раскапывали, и курган над дединцем продолжал хранить в своих недрах интригующие тайны.
В таковом таинственном качестве Замчище перешло в XX столетие и достояло до середины 40-х годов. Начатые вскоре после войны раскопки стали сенсационными. Но в условиях послевоенного испепеленного Минска, при ослаблении коренного населения с 200 довоенных до 20 тысяч в 1944 году и прихода в город массы сельского населения, находки археологов были восприняты равнодушно. А после раскопок 1957—1961 годов началась реконструкция района Немиги, которая выразилась в уничтожении уникального исторического ядра Минска. Все это совершалось уже в то время, когда весь свет повернулся к охране памятников, осознав их уникальную ценность на фоне серийных достижений научно-технической революции. В других городах Европы старые районы городов передавались под пешеходные зоны, у нас в историческом центре Минска взрывали, долбили, прокладывали, завязывали узлы дорожных развязок, вырубали среди старой застройки площадки под паркинги. Так и тянется по сегодняшний день. Нет памяти — нет многих проблем.
Сознательное утверждение беспамятства не допустило взять район Немиги под государственную охрану. Можно смело говорить, что он был взят под государственное разрушение: Замчище было срыто и выровнено в уровень улиц. Стоял на берегу Свислочи древний дединец, хранил память о своих создателях, а стал безжизненный пустырь, нулевая площадка строительного назначения. Именно так поступали с завоеванными городами, оказывавшими сопротивление, захватчики в древности. В Минске это сделала собственная «народная» власть. С помощью бульдозеров и МАЗов в середине XX века завершила то, что не сумел исполнить Владимир Мономах в конце раннего средневековья. В азарте искоренения исторической памяти наши властные нигилисты переименовали запаханный и засеянный травой забвения дединец в «Площадь 8 Марта». Как бы выказывая глубочайшее уважение к прекрасной половине человечества. Конкретизируя свое почтение к Международному празднику женщин, власти разместили на новосозданном пустыре автобусную станцию, для чего остатки Замчища залили асфальтом и обустроили деревянной диспетчерской будкой. Эта всегда замусоренная, в лужах протекшего масла автобусная станция примыкала к новопостроенному Дому физкультуры ДСО «Трудовых резервов» — унылой постройке, возведенной на культурном слое дединца, в его геометрическом центре. Сие спортивное сооружение теперь напоминает о преступлениях нашего правительства перед историей города и культурой вообще. Под его спортзалами покоится городская древность. Бог весть, ориентировались ли белорусские власти на московский опыт постройки спорткомплексов на месте разрушенных святынь или пришли к аналогичному решению самостоятельно. Это уже несущественно. Физические держатели власти исчезли в тумане небытия, сейчас имен этих минских Геростратов никто не вспомнит, но сделанное ими здравствует и торжествует. За последние тридцать лет вопрос переделки Дворца физкультуры в музей древнего Минска ставился стократно, на выбор правительства предлагались оригинальные проекты культурного возрождения дединца, но все предложения разбились о невежественное упрямство.
Место, на которое деятели минского шоу-бизнеса запросили молодежь по случаю ничтожного юбилея радиостанции «Мир» и еще более отвратительного «праздника пива», было и остается в пометах надругательств над прошлым, над культурными ценностями и здравым разумом. Тут не должен стоять Дом физкультуры, за ним не может прятаться трансформаторная будка, сюда не должны приезжать грузовики для торговли с кузова овощами. Здесь не имели морального права строить станцию метро и подземный переход. Здесь не должна была проходить чиновная транспортная магистраль на Дрозды. Бывшее замчище должно было получить статус общегородской высокочтимой территории и охранную грамоту. Оно не получило ни уважения, ни охраны, ни памятного знака из-за мелкого прагматизма властей.
Еще в 1960-е годы путь высокопоставленных работников на свои государственные дачи в Дроздах пролегал вовсе не по проспекту Машерова. Как и все обычные смертные, они спускались к Свислочи возле Суворовского училища, тут по деревянному мосту переезжали на Колхозную улицу, поднимались в гору на улицу Гвардейскую и по петляющему вдоль обрывистых холмов узкому шоссе выходили на свою финишную прямую к дачам. Единственным напоминанием об этой старой минской дороге остался построенный в годы войны дот вблизи гостиницы «Планета». Пересечение Колхозной (историческая Малая Татарская) и улицы Димитрова (Большая Татарская) в те годы еще украшала 400-летняя мечеть, переосвященная в морской клуб ДОСААФ, о чем свидетельствовал военно-морской флаг, поднятый на флагштоке над бывшим минаретом. При строительстве гостиницы «Юбилейная» мечеть по дьявольски точному расчету зодчих оказалась прямо перед парадным входом, и, разумеется, былую святыню минских татар стерли с лица земли. Фундамент ее похоронен под асфальтом, постояльцы гостиницы по нему прогуливаются и ставят здесь машины.
Ничего не осталось от Татарских улиц. В 60-е годы тут построили Дворец спорта и методом народ ной стройки стадион, но вскоре в связи с бесполезностью его затопили водами Свислочи, которая таким образом на данном стометровом отрезке обрела «державное течение». Свислочь в этом районе петляла и с правого высокого берега, где стоит гостиница «Планета», являла собой чарующую картину, которой мог бы позавидовать любой город. Но созданная Господом красота оказалась природным препятствием на трассе ЦК — Дрозды, и русло Свислочи выпрямили в канал, параллельный магистрали, крутые холмы снивелировали в пологие, зеркало реки в районе Немиги увеличили за счет территории замчища. Магистраль получила название Парковой, а после гибели П. Машерова стала называться его именем. Мост над улицей Немигой и бетонная подушка магистрали прошли прямо по Замчищу, под ними погребены башни въездных ворот и улицы древнего Минска.
Безусловно, во всем этой нет прямой связи с трагическими майскими событиями 1999 года. Жертв разыгравшейся здесь трагедии еще на свете не было, когда колонны самосвалов вывозили тысячелетние пласты земли с дединца в загородные овраги. Молодым людям и нынешним детям этот искусственный пустырь достался как никем не уважаемая данность. Пересекая его по дорожкам и тропкам, они и подумать не могут, что топчут место, которое не единожды было полито кровью, горело и возрождалось, слышало стоны отчаяния и возносимые к Богу молитвы. Тут ничто не подскажет, что годов двадцать жизни ушло у древних минчан, чтобы окружить дединец валом общей длиной более 900 метров и высотой 20 метров над уровнем Свислочи, а потом на протяжении столетий перемащивать мостовые, отстраивать сожженные при осадах и захватах города городни и хаты. Культурный слой, который раскапывали археологи, имел глубину 8 метров. Это была настоящая чаша с ценностями, оставленная нам предками. Святой Грааль Минска. Земля сохранила древние мостовые, застройку до восьми венцов в срубах и тому подобное. И все это убрали с глаз, засыпали или выбросили, заравнивая ямы. Дорого ли было это сохранить? Да, дорого. Но скромный памятник никто не мешал поставить. И переименовывать Замчище в площадь и тем более в автостанцию тоже никто не требовал. Какие чувства — такие дела.
Площадь 8 Марта олицетворяет начальственное презрение к истории, к трудам, достоянию и достоинству предков. Именно это презрение, воплощенное в запаханной площадке, которая должна была служить площадью Памяти Минска, местом возложения венков в День города — 3 марта, позволило проектировщикам минского метрополитена в 80-е годы спроектировать станцию «Немига» дюйм в дюйм на месте минского дединца. Ни влево, ни вправо, ни вперед, а буквально в 1000-летнем культурном слое древнего городского ядра. Проектировали станцию чужаки. Но согласились на такое насилие и позор «наши». Утвердив дикий проект, власти доказали свою вопиющую невежественность. Нетрудно вообразить, как проходческие комбайны, подобно слепым кротам, вгрызаются в древние пласты города и дробят дубовые и сосновые венцы хат, мостовые, разные археологические мелочи, которым место в музее, а не в крошеве, подаваемом «на гора» для вывоза на свалку. Сколько и чего ценного тут выгружено, уже никто не ответит. Напрочь было забыто и решение создать подземную экспозицию «Древний Минск», вроде того, как в Москве под Манежной площадью устроен музей древней Москвы. Где эта наша бесценная экспозиция? Ее недолго подержали под навесом, потом, традиционно сославшись на отсутствие средств, накрыли черным рубероидом и засыпали песком.
Длинный черный короб, подвешенный к потолку над перроном станции метро «Немига», символизирует тьму разума наших власть имущих. Он нависает над головами людей, напоминая, что сверху всегда может обрушиться какая-то беда. Дамоклов короб Немиги. Ее ладья Харона. Художественное воплощение осуществленного зла.
В глубинах Замчища находятся фундаменты первого минского храма — уникального архитектурного памятника на восточноевропейских землях. По свидетельствам археологов, храм начали строить в 1067— 1071 годах. Для строительства был выбран бутовый камень, внутренние стены имели облицовку известняковыми плитками (завозной материал). Намного опередила свое время и 4-столповая планировка храма. Это первый известный храм такой планировки и второй каменный храм на Беларуси после Полоцкой Софии. Он не украсил собою берега Свислочи, как украшает Нерль церковь Покрова. Работы над ним прекратились, возможно, после разрушения города Мономахом.
В 1967 году на 900-летие города на берегу Свислочи был выполнен муляж фундамента храма, который ныне заброшен и зарастает деревьями. Возрожденная в годы независимости Беларуси церковь тоже не потребовала открытия древнейшей святыни города, а обозначила очертание фундамента первой минской церкви и установила тут памятный камень, но почему-то в честь образования минской епархии Русской церкви в 1795 году после присоединения Центральной Беларуси к России. Засвидетельствовано источниками и существование в XVI веке на замчище Николаевской церкви и соборной церкви Минска. Обе погибли в пожаре 1547 года. Место, как видим, было освященным и пользовалось уважением. Близко к Замчищу была построена и Петропавловская церковь, триста лет украшавшая Раковский тракт, а в 70—80-е годы взятая в тиски Домом моделей и жилой многоэтажкой. В 1708 году минские православные оружием обороняли эту свою церковь от казаков, рвавшихся ее разграбить. Судьба долгое время была к этой церкви неблагосклонна — закрытая большевиками, она служила хранилищем архивных документов, для чего ее соответственно обезобразили внутри. Глумлений не избежали и другие сакральные постройки, прилегающие к Немиге. Иезуитский Кафедральный собор на Высоком рынке в 1951 году был «реконструирован» под спортивные залы, в бывшем бернардинском монастыре по сегодняшний день размещается гауптвахта минского гарнизона. В костел бернардинцев вселили архив. Костел бернардинок в XIX веке был переосвящен под Кафедральный православный храм. Святодуховская униатская церковь, также переосвященная в православный храм, была торжественно взорвана в 1938 году. Упомянутый выше доминиканский костел обращен в руины уже после войны. Перепланировка района привела к уничтожению Торгово-Набережной улицы. При так называемой реконструкции Немиги снесли и каменное здание бывшей братской школы. 400 лет она украшала Немигу, сейчас на ее месте поставлена коммерческая палатка по торговле джинсами. Такие вот культурные приоритеты.
Понятно, что город, существующий тысячу лет, не может законсервироваться, постоянно происходило и будет происходить обновление его улиц и зданий. Вовсе не чувство ностальгии заставляет меня вспоминать об архитектурно-исторических потерях города. Беда в том, что наши утраты неоправданны и нелепы. Например, только безумец или ненавистник города мог спроектировать станцию метро «Площадь Победы» под памятником Победы. Теперь Вечный огонь памяти горит над пустотой подземного перехода. Под ним нет основы, нет земли. Пантеон с именами героев и венком в их честь оказался над. тоннелями, под ними носятся поезда. И памятник Победы, и Вечный огонь, и Пантеон превратились в декорацию. Вообще, в Минске невозможно назвать хоть одно место, где вместо снесенного памятника появилось бы нечто более интересное. Ведь уже никогда не будут строить здания в стиле раннего или позднего барокко, никогда не возведут ручным трудом Замчище и не замостят улицу деревянными плахами. Это неповторимо и поэтому подлежит охране и уважению. В XVII веке, разумеется, тоже сносили деревянные дома под современную каменную постройку. Но в XVII веке население Минска не имело понятия об археологических и архитектурных ценностях, а в середине XX века уже существовали хартии и международные договоры об охране памятников, музеи, институты истории и так далее. Найденная ладья викингов XI столетия хранится в Норвегии в специально построенном музее как историческая гордость нации. Того же времени археологические находки в Минске предательски засыпаны щебнем без надмогильного знака. Так хоронят государственных преступников. Вот это святотатство властей по отношению к Замчищу Минска создало в совокупности атмосферу, позволяющую здесь, в историческом центре, проводить несообразные истории и значению места «юбилеи» и «праздники», один из которых 30 мая 1999 года закончился трагедией. Не может быть Замчище местом для спаивания пивом, для взвинчивания нервов усилителями дискотеки. Но кто-то же это разрешил.
У входа в подземный переход, где погибли 53 человека, к сороковинам был выполнен памятный знак в виде ступеней из красного гранита с гирляндой бронзовых роз и надписью «53 рубца на сердце Беларуси». Рубцы утраты детей никогда не заживут на сердце их родителей, до конца дней будут вспоминать погибших их друзья. Но несведущий человек ничего не поймет из этой поэтической эпитафии. Это абстракция. В ней ни словом не обмолвлены несчастные люди. Юные, прекрасные, талантливые, готовились они вступить в жизнь, но стали вечными тенями Немиги. Согласно установленному памятному знаку — безымянными.
Вопреки просьбам родных и множества потрясенных трагедией людей в переходе нет доски с именами жертв трагедии и указанием их возраста. Ступени, на которых приняли мученическую смерть юные девушки и парни, не защищены от дождя и снега, грязная вода стекает по стенкам и ступеням, политых 30 мая кровью минских мучениц.
Это желание обеспамятить, обудничить скорбь и есть сегодняшняя идеология по отношению к Немиге. Трагическая смерть трактуется как личное невезение. Власти имеют возможности засеивать травой забвения места былой жизни и славы, не оберегать места человеческих мучений, не увековечивать конкретные имена жертв трагедии. Но души погибших с таких мест не уходят, они ждут сочувствия и памятных слов. Вглядитесь в пространство этой площади — она полнится таинственными тенями. Стоят здесь и давние менчане всем своим иссеченным множеством, и 53 новопреставленные...
